△  Заметка про JIM GORDON, затерявшегося в мире DC  △

имя Джим Гордон раса Человек возраст 32 года внешность Ben McKenzie

— И что я буду тебе должен?
— У друзей долгов нет, глупый. Друзья помогают друг другу просто так. Потому что дружат.

▲▼▲▼▲▼▲

△  ЧТО СТОИТ ЗНАТЬ  △

Совесть, честь и жажда справедливости - качества, отличающие Джима Гордона от большинства коррумпированных полицейских Готэма. Он обладает сильным моральным компасом, который заставляет его поступать правильно. Джим сохраняет жизнь Пингвину и обещает Брюсу найти убийцу его родителей. Он делает все, чтобы сдержать обещание, данное маленькому мальчику в ночь смерти его родителей. Это говорит о том, что за маской "сурового полицейского" скрывается добрый и искренний человек, желающий искренне помогать людям.
Будучи офицером полиции, Джим понимает, что в некоторых ситуациях приходится "испачкать" руки. Обычно это касается случайных убийств подозреваемых, но он остается верен себе и верит, что такие действия не всегда будет необходимы. Поэтому подчас Джим рискует своей жизнью, чтобы спасти преступников таких, как Пингвин. Он не разделяет мир на белое и черное.
Но с каждым днем, все чаще стала просыпаться его темная сторона. Он разочарован, его обвинили в убийстве, которого он не совершал. Просто подставили. Как оказалось легко оказаться по ту сторону клетки. И никто не смог его защитить. Вырваться на свободу помогли друзья. Но его мир разрушен. Ли потеряла ребенка, а теперь и вовсе выходит замуж на наследника Фальконе. Она счастлива. А ему предстоит заново собрать свою жизнь по частям. И может ли быть, что спасением станет забавная, довольно-таки милая айтишница с голубыми глазами?

пример поста

скоро будет

▲ △ ▶ ▷ ▼ ∇ ▽ ◀ ◁

△  R U Mine?  △ что Вы ждете от того, кто придет по Вашей заявке

1) Связь между вашими персонажами и ваши взаимоотношения
- Привет. Наверное, ты уже и не помнишь меня. Мы с тобой были детьми, когда виделись последний раз. Помнишь маленькую темноволосую девочку с косичками? Однажды вечером, возвращаясь со школы ты защитил ее от нападения дикого бродячего пса. Получил свое первое "боевое" ранение. Знаешь, я ведь и узнала тебя только благодаря имени.
- Знаешь, это был первый раз, когда почувствовал себя героем. Кажется, твое имя начиналось на букву "ф".
- Фелисити, приятно познакомиться, - ее лицо озаряется искренней улыбкой.
- И мне.

Знаешь, мы с тобой очень тесно связаны. Наша встреча произошла спустя много лет. Я искренне восхищаюсь тобой, и не прочь составить компанию расследуя какое-нибудь дело. Хотя ты ворчишь, настаивая на том, что меня это не касается. Тебе трудно заставить себя снова довериться человеку. Но разве дело только в этом? Сердце по прежнему сжимается от боли, при мысли о Ли и вашем не рожденном ребенке. Но может быть, настала пора двинуться дальше? Посмотри в глаза сидящей напротив блондинки, она улыбается, ее объятия дарят тепло. Но ты видишь в ее глазах что-то еще. Тайна, которую хочется раскрыть.

2) Предпочтения относительно размеров постов | скорости игры | лица | стиля оформления | и пр.
Посты от 4000 символов. Касательно скорости игры, буду довольна и паре постов в неделю. Относительно лица, пиши как тебе удобно, я легко подстроюсь. Если нет желания отыгрывать пару, то приходи, придумаем что-нибудь другое вместе.

3) Частота посещения
Буду счастлива, если ты будешь заходить на форум по чаще. И еще более счастлива общению вне игры.))

4) Связь с Вами
Гостевая, ЛС. После могу предложить любой удобный вид связи.

5) Ваши незыблемые клятвы в вечной любви
Обещаю быть очень верной и не пропадать. Заваливать тебя интересными идеями, обнимашками, постами. А еще обещаю привести Брюса /он передает привет/, так что не бойся, что будешь первым из каста. Где ты пропадаешь? Мы тебя уже заждались!

In the eyes
Of a teenage, crystallized,
Oh the prettiest of lights that hang the hallways of the home.
And the cries from the strangers out at night -
They don’t keep us up at night:
We have the curtains drawn and closed...

В книгах часто можно прочитать о том, что погода за окном соответствовала настроению главного героя - это достаточно избитое клише. Но кто когда-нибудь писал о том, чтобы этот герой стремился улучшить своё настроение до состояния погоды на улице? А о том, что подобным занималось куда больше людей, чем один незначительный на фоне их числа человек?
В Дистрикте 12 подобным невеселым занятием вынуждены были заниматься практически все, кто нёс ответственность за детей и младших братьев и сестёр. Заискивающе-счастливо улыбаясь наводнившим Дистрикт миротворцам, от одного вида которых хотелось бежать без оглядки, поникшие взрослые с придавленными к земле несчастьями плечами проскальзывали мимо опасности по своим делам. Напряжение висело в воздухе; ветер кроме угольной пыли и грязной поземки разносил страх и боль, которые проникали в каждое сердце, насколько бы храбрым не был его обладатель. И эту картину полного отчаяния нарушало лишь висящее высоко в небе солнце, которому было глубоко плевать на то, что ему не рады. От взгляда на него слезились глаза и хотелось верить в то, что эта чёрная полоса скоро пройдёт. Дистрикт 12 и не такое переживал в своё время, переживёт и нашествие зверей в белых костюмах миротворцев.
Но даже если хотелось обладать надеждой, жёсткий реализм жителей Шлака не позволял им поддаться на эту уловку. Раньше они умирали от голода и болезней, но все же могли выживать; сейчас же им отрезали даже возможность охоты, на примере Гейла показав, что будет с теми, кто попытается проскользнуть в запретную зону лесов, вместе с возможностью достать что-нибудь полезное на черном рынке, попросту спалив его. Люди далеко за чертой бедности остались без малейших средств к существованию, и постепенно дома и хибары в Шлаке пустели, а белые униформы мелькали все чаще - и не потому, что нужно было кого-то публично наказать или казнить.
После избиения Гейла его семья оказалась в числе кандидатов на голодную смерть: Пози тяжело болела, а Хейзел перестали давать вещи на стирку, так как опасались любых связей с осуждённым и выпоротым нарушителем. Все запасы, что были, строго распределялись, но в итоге и они подошли к концу: охотиться и брать тессеры было некому, деньги кончились ещё раньше, незадолго до того, как не стало продовольствия.
Спасла их Китнисс, устроив Хейзел на постоянную работу домработницей к Хеймитчу. И сделала она это чертовски вовремя: Вик и Рори, не сговариваясь, в те дни перестали выпускать друг друга из поля зрения. Трудно сказать, чего именно боялся каждый из них: того, что брат сейчас упадёт и не сможет подняться, наконец сдавшись слабости и голодному головокружению, или того, что один из них решит быть ненужным героем и уйдёт умирать, чтобы семья как можно дольше не видела его тела. Хейзел до работы у Хеймитча все свободное время проводила у кроватки Пози, пытаясь поддержать её и облегчить её страдания, истекающее кровью материнское сердце не давало женщине обращать внимание на голод или заботиться о себе как следует. Если бы не сыновья, она либо перестала бы есть, либо отдавала бы все дочери.
После того, как она начала работать, основная работа по уходу за больной девочкой легла на плечи Рори, однако Вик в кои-то веки молча оказывался рядом, когда брат с надрывающим лёгкие кашлем отходил от неё, и наблюдал за сестрой, отмахиваясь от тихой благодарности старшего. Рори никогда ещё не было так тяжело справляться с приступами: голод ослабил его, пусть из-за регулярно принимаемых отваров и лекарств и возникало ложное чувство сытости, а постоянный страх за всех, кто окружал его, парализующий ужас, прошивавший его каждый раз, когда ему казалось, что Пози перестала дышать, ничуть не облегчали ситуацию.
Да, Рори боялся и признавал это. Порка Гейла и то, как его состояние описала мать, вернувшись домой, привели его в состояние немого оцепенения: он слегка наивно думал - нет, надеялся в глубине души, - что раз Гейл избежал сомнительной чести участвовать в Голодных играх несмотря на тессеры, с ним не может произойти что-то страшное вне тёмных и закрытых шахт. На поверхности старший всегда оживал; Рори помнил, как что-то неуловимо менялось в его лице, когда он приходил из леса с добычей. Он выглядел более спокойным, даже умиротворенным, если это слово вообще можно было применить к его взрывному брату. Рори был уверен, что и остальные подсознательно считали так же.
Однако ничто из этого не помогло, когда Гейла поймали с индейкой и выпороли на площади за браконьерство.
Главенство в семье временно перешло к Рори, и он категорически не справлялся. Он, как и Пози, отчаянно цеплялся за свою жизнь, напоминая самому себе горящую свечу во влажной пещере: периодически дрожащее пламя шипело и угасало, когда на него капала вода, и снова с трудом восстанавливалось. Удушье перестало покидать его, камнем лежа на его грудной клетке: его свистящее дыхание пугало родных, и Рори знал, что Вик, когда не может уснуть от вездесущего колючего чувства голода, прислушивается к его вдохам и считает их.
Хоторн яростно ненавидел себя за свою слабость в эти страшные дни. Он пытался принести пользу так, как мог, преодолевая все неприятности и постоянную боль, стиснув зубы, и в итоге решил, что будет лучше, если он возьмёт тессеры на семью. Еды по-прежнему было мало - достаточно, чтобы они не умерли, но недостаточно, чтобы они могли работать в полную силу, а не сидеть, обессиленные, у кровати Пози и силой воли вырывать себя из удушливо-сонного оцепенения, чтобы заставить её снова принять лекарство.
Сколько Рори себя помнил, это было самое дебильное решение, которое он когда-либо принимал. Целиком и полностью продиктованное чувствами и ненавистью, он фактически выбрал для себя более эффектный способ умереть: не у дороги от голода или удушья, а на арене от чьей-нибудь руки. Мало того, что он умудрился до этого додуматься, так он ещё и не известил никого об этом. Просто в один из вечеров пришёл с пакетом с месячным запасом круп, и молча поставил его на кухне. Собственно, проводить дни после этого события молча стало его новым образом жизни. Молча вытерпеть реакцию матери и Вика, молча, пусть и тепло и с радостью, встретить Гейла дома и затем вытерпеть ещё и его реакцию на тессеры, молча проводить его взглядом, когда он сбежал, хлопнув дверью, молча делать дела по дому, молча ухаживать за идущей на поправку Пози. Постепенно он начал общаться только по существу и только с младшими; матери он каждый вечер хрипло и кратко рассказывал, как прошёл очередной день, они ужинали и шли спать. Пусть и стало полегче, но дни были такими же серыми, как и покрытый ненавистной угольной пылью снег.
Рори закрыл дневник и сунул его под матрас, не дожидаясь, пока высохнут чернила. Иногда он думал, что если бы не фиксировал все, что происходит, то точно не смог бы сохранить рассудок. Это было что-то вроде отдушины; сухие строчки (вдохновение и голод не уживаются) помогали приводить мысли в порядок, раскладывали все по полочкам и позволяли взглянуть на реальность с другой стороны. Этот процесс ощущался настолько личным, что Рори казалось, что даже если бы он захотел поделиться своими записями, то не смог бы.
Потянувшись, он встал с корточек (писать, стоя на коленях и положив дневник на кровать, неудобно, но что не сделаешь ради скорости) и вышел, направляясь в комнату к Пози. Скоро она вернётся в школу, и задачей Рори было наверстать с ней упущенный материал. Это не было сложной задачей: сестренка была сообразительной и умной, но она больно засиделась взаперти, а выпускать её Рори боялся. На улице почти зима, как-никак, небольшие сугробы; у неё может начаться рецидив, или она подхватит ещё какое-нибудь вирусное заболевание. Хоторн рисковать её здоровьем не собирался, как и психическим здоровьем матери: на её долю выпало уже достаточно волнений.
На этот раз урок истории прошёл неожиданно быстро: сестра хорошо усвоила материал, и Рори собирался дать ей почитать кое-что дополнительно, а затем привычно погонять по датам - все по школьной программе.
- Не играйся с ручкой, - собственный голос звучал хрипло, как будто он выгребал золу и угли из их очага, а не говорил. Хоторн поморщился, одновременно думая, могут ли голосовые связки "заржаветь" от долгого простоя. - Руки все синие будут, не ототрешь.
Он бледно улыбнулся, пытаясь смягчить резкость своих слов. Это же Пози, она не сделала ничего плохого, просто любопытствует. Тем не менее, улыбка выглядела не столько успокаивающе, сколько странно, и осознав это, подросток снова помрачнел, опуская глаза в книгу и свистяще выдыхая.
- Сделаем вид, что ты не видела улыбки, достойной переродка, - пробормотал он, не обращая на свист никакого внимания. Последний месяц этот назойливый звук был с ним постоянно, и он, как и домашние, уже перестал реагировать на него, хотя раньше принял бы это за признак наступающего приступа и обеспокоился.
- Смотри. Здесь и здесь есть дополнительный материал по организации первых Игр, - Рори обратил внимание сестры на помеченные загнутыми уголками страницы. - Прочитаешь и посмотришь список дат в конце главы, хорошо? Нет, не спрашивай меня, почему мы все это учим, - он возвёл очи горе. Понять, зачем первоклашкам сразу дают материал по Играм было выше его сил и, будем откровенны, желания, хотя политический подтекст просматривался вполне ясно: напугай сразу, и дальше можно будет просто углублять страх уродливой демонстрацией массового убийства.
Рори знал это по себе. Каждый раз, образцовым истуканчиком стоя на площади во время Жатвы, он шептал про себя просьбы той самой удаче, умоляя её быть на стороне его и Гейла. Он не знал, что было бы хуже: самому отправиться на арену и заставить семью смотреть, как он умрет, или наблюдать за убивающим братом. В том, что Гейл способен убить ради того, чтобы вернуться к ждущей его семье, Рори не сомневался, и эта мысль одновременно грела и ужасала, вызывая волну противоречивых чувств в его и так конфликтной душе. Однако, учитывая то, что в следующий раз на плацу будут стоять лишь он и Вик, Хоторн все чаще задавался вопросом, а может ли он сам убить кого-то ради собственного выживания, ради возвращения к тем, кого он любит и кто любит его.
Если его выберут на следующей жатве, что скажет Гейл? Старший был в ярости от его поступка, это было очевидно, но Рори с горячечным упрямством умирающего не собирался идти к нему и извиняться. Он поступил правильно, пусть тессеры и оказались им переоценены: продовольственных запасов Дистрикта явно не хватало даже на них, да и качество их хромало. Но зато никто не умер и это было правильно. И плевать, что это больше звучит, как оправдание, а грудь сжимает неприятное чувство вины и желание дотянуться до Гейла и объяснить ему, что он всего лишь хочет быть полезен. Что он просто не смог быть тем, на кого старший мог бы положиться.
Рори коротко вздохнул, поднимаясь. Грудь сжимало уже не фигурально, и дыхание постепенно становилось поверхностным, знакомая боль расползалась внутри, перехватывая дыхательные пути. Начинала кружиться голова, и связные мысли постепенно расплывались, начиная лихорадочно метаться, подобно осам в банке.
- Уверен, ты сможешь закончить без меня, - говорить больно, но так он может вдыхать. Главное - следить за голосом, нельзя пугать Пози. - До прихода мамы мне нужно постирать и сделать пару рубашек Гейла более свободными... Шрамы нельзя беспокоить, - то, что казалось задумчивым добавлением, на самом деле было паузой для набора того мизера кислорода, который ему ещё полагался.
Усилием воли удерживаясь от того, чтобы не ускорить шаг, Рори вышел из спальни женской половины семьи Хоторн и направился в ванную. Закрывая дверь и включая воду, чтобы она заглушала его, он с тихим стоном склонился над ванной, вцепляясь до побеления костяшек в край. Любые звуки, которые он ещё мог издавать, позволяли ему вдохнуть хотя бы немного кислорода, поэтому он не стеснялся использовать этот шанс.
Преодолевая боль и привычный, но каждый раз ощущавшийся по-новому страх, Рори оторвал руку от железного края и протянул её назад. Где-то сзади, на полке, стоял всегда припасенный стакан воды, маленький пакетик соли и растительная смесь: Хоторн сам каждое утро проверял их наличие. Они и помогали ему пережить его приступы.
Холодные пальцы нащупали грани стакана, и парень резко рванул его к себе, выливая половину на себя и с трудом заставляя себя проглотить остатки воды. В такой же манере разделавшись с настоем зверобоя, Рори мучительно раскашлялся: глотать было невероятно тяжело. Оно и понятно: организм всеми силами противился заполнению единственного источника воздуха, благо через нос вдохнуть не получалось уже очень давно. Пульсирующая боль в груди с каждым приступом кашля отдавалась во всем теле и удивительно гармонично сочеталась с головокружением, которое превратило мир в огромную карусель и сделало самого юношу его неподвижным центром.
Соль. Нужна соль. Единственная адекватная мысль раз за разом мелькала перед внутренним взором юноши, который, задыхаясь, отчаянно хватал ртом воздух, его вдохи превратились в свистящие хрипы. Бесконтрольно размахивая рукой, он чудом не сбросил гладкий пакетик на пол, откуда он бы его уже точно не достал, вцепился в него так, что порвал ногтями тонкую плёнку и лихорадочно слизнул все, что попало на ладонь.
Резкий вкус соли слегка отвлёк его от боли и позволил сделать небольшой вдох. Не желая упускать момент, Рори чихнул, непроизвольно вбирая ещё воздуха. Ещё раз. И ещё. Рука перестала держать его вес, и парень сполз на пол, по-прежнему сжимая край ванной и прижимаясь лбом и носом к холодной стенке.
Дыши, Рори. Одна мысль бьется в голове, заполняя собой все пространство. Кажется, что ещё немного - и эта безмолвная просьба, это напряжение внутри расколет его череп, польётся кипятком из ушей.
Кажется, он сейчас отключится. Подросток закрыл глаза. Кружится голова, и это вызывает тошноту.
- Один, - чуть посиневшие губы шевельнулись, еле слышно начиная считать пару вдох-выдох. Надо успокоиться. - Два, - он ещё не разобрал с Пози её тест. - Три, - он обещал показать Прим, как плести косичку сбоку по голове, как он делает это сестренке. - Четыре, - он ещё должен сказать маме, что Вик очень сильно помог ему с предыдущим приступом в школе. - Пять, - он ещё не примирился с Гейлом.
Кажется, будто эта пытка длится часы и дни напролёт: он барахтается в удушливой сети и не может выбраться, как в кошмаре про пауков, которые хотят его сожрать, и он не может проснуться. Чувствует каждый укус и слышит каждое "клац-клац" мерзких челюстей, разрывающих его на кусочки. Воспоминания, которые Хоторн вызывает в бреду приступа, ножницами освобождают его от паутины, и он выбирается, превозмогая боль, оставляя позади чудовищ.

Но постепенно боль уходит, лёгкие разворачиваются, позволяя ему вдыхать, позволяя жить дальше. Рори открывает глаза, со слабым, но счастливым смехом смотрит на свои руки. Однако, ощутив подступающий приступ резкого кашля, призванного вывести мокроту из бронхов, он с трудом встаёт и склоняется над ванной, позволяя воде уносить гладкую слизь, и затем умываясь сам. Его лицо неприятно липкое от непроизвольных слез и пота, и Хоторн чувствует себя лучше, умывшись, но двигаться он пока не спешит, снова усаживаясь на пол комнаты и протягивая ноги вдоль ванной. Ему ещё рано двигаться: он ещё слишком слаб. Буквально через минут пять он уже сможет ходить, но до этого его лучше не трогать.

Вот уже довольно продолжительное время Кагыр лежал в постели и созерцал потолок комнаты в корчме, бездумно разглядывая древесные узоры. Он чувствовал себя очень слабым, раны ныли. Парень крайне осторожно притронулся к своему лицу и негромко вздохнул. От встречи с Бонартом у него осталось два "подарочка": шрам на лице и на груди. Первый шёл от виска к губе, к счастью, не повредив глаз. Удар прошел буквально в половине пальца от глаза, и если бы он тогда не дернул головой, у него сейчас был бы только один глаз. Второй шрам шёл наискось через грудь, от ключицы к рёбрам. Именно эта рана едва не отправила его на тот свет. К счастью, Бонарт слишком торопился, чтобы добить Кагыра, и просто оставил его на полу истекать кровью. Собственно, так бы всё и было, если бы не Регис.
Кагыр хотел было ухмыльнуться, но раненую щеку прострелило резкой болью. Было время, когда они с Мильвой боялись рядом с вампиром спать лечь, так ему не доверяли. А теперь готовы отдать свои жизни за него, и уж точно не будут бояться, если Регис прикрывает спину. Вампир, которому пять тысяч с хвостиком месяцев, вообще был главным героем последней недели. Именно благодаря его искусству они остались живы. Хотя, конечно, всех их изрядно потрепало. Бедняга Ангулема, например, едва не осталась без ноги. По сути дела, Кагыр ещё легко отделался, хотя и потерял много крови.
Последнюю неделю Кагыр только спал и ел,и, несмотря на слабость, он уже давно мечтал пройтись. Лежать в этой кровати круглые сутки было безумно скучно, и единственным светом в этой унылой комнате была Цири. Он всегда радовался, когда она приходила кормить его, хотя по его лицу этого и не было видно. Кагыру просто не удавалось передать эмоции, даже элементарно улыбнуться: любая попытка быстро заканчивалась гримасой боли. Парень расспрашивал её о состоянии остальных, о погоде, да о чём угодно. Любая информация для его изголодавшегося ума была приятна. Кагыр искренне надеялся, что не надоел Цири со своими вопросами.
Но, конечно, дело было не только в том, что ему нужны были истории. К нему ходил Регис, чтобы проверить состояние, бывал и сам Геральт, правда, в основном многозначительно молчал, и даже однажды зашла Йеннифэр, чтобы поблагодарить за спасение Цири. "То же мне, спасение," - несколько злился он на себя, "В итоге она всё равно сразила его сама". Он был рад, когда она приходила ещё и потому, что испытывал к ней чувства. Он много раз думал, что странно любить человека, которого почти не знаешь. Но он любил, и от этого некуда было деться. К счастью, он потерял достаточно крови, чтобы не краснеть при виде неё. Кагыру было неприятно, что она видит его слабость. Он корил себя за поражение в короткой стычке с Бонартом. Ему хотелось бы всё изменить, переиграть, и оказаться в этот раз сильнее. Но если быть честным, даже получи он ещё один шанс сразиться с наёмником, он бы проиграл снова.
Кагыр ещё раз вздохнул и понял, что больше не может смотреть на этот потолок и эти стены. Кряхтя и сдавленно матерясь,он медленно сел на кровати, свесил ноги. На нём были только легкая льняная рубашка да свободные штаны, похоже, щедро выделенные кем-то из крестьян. Сапоги и прочие его вещи лежали на стуле в углу комнаты. Первый рывок дался ему с трудом, он держался за стеночку, чтобы не упасть. Однако, медленно, но верно, дошёл до сапог и принялся их надевать, невольно морщась от боли. Повязка стягивала грудь, но крови на ней не было, значит, его движения не повредили швов.
Кагыр медленно вышел из комнаты и направился в сторону выхода. В зале было почти пусто, днём крестьяне были заняты своими делами, так что парень прошёл через зал, никем не замеченный. У выхода он опёрся на косяк, вдыхая влажный воздух так глубоко, как позволяла повязка. На лбу у него выступили капли холодного пота. Он так ослаб, что ему было очень трудно пройти даже такое малое расстояние, как от комнаты до двери корчмы. Кагыр был так поглощен собой, свежим воздухом и видом неба, не ограниченного окном, что даже не заметил Цири, сидящую на лавке у самого входа.